месяцев в Китае"), вышедшая тиражом в тысячу экземпляров. Триста подробных страниц книги стали результатом двойного источника информации и двойных целей Сингха, сочетавшего, как он делал, свидетельства очевидцев и викариев, вложив обзор истории Китая в личные мемуары о кампании. На одном уровне книга представляет собой яркий драматический рассказ о различных военных столкновениях, опирающийся на старые устные традиции индийских боевых повествований, которые передавались в колониальных казармах. Но Сингх пошел дальше и глубже этих старых баллад о героях, попытавшись проанализировать политические и культурные мотивы, которые привели к Боксерскому восстанию. Если его рассуждения о росте европейского могущества в регионе и ответной имперской политике Китая опирались на более полные английские источники по этим темам, такие как Итриби и Хамад на арабском, он, тем не менее, пытался обойти колониальные интерпретации конфликта, чтобы прийти к собственным выводам, которые часто были значительно более симпатичными, чем у европейских репортеров. Поэтому его анекдоты о храбрости отдельных индийцев и полков при подавлении восстания скрашивались огорченными рассуждениями о грабежах и зверствах в отношении невинных китайских жертв.

Как и другие солдаты империи, индийские или британские, Сингх все еще жил в мире, где религия играла важную роль в военной жизни, и это заставило его с достоверной серьезностью рассказать о вере боксеров в свои сверхъестественные силы. Он также сообщал о деятельности христианских миссионеров, которые были столь привычной чертой его родины. По мере того как его книга переходила от подробностей войны к истории и культуре в целом, он уделял особое внимание религиям. Здесь, как и во всей книге "Чин Ме Тера Мас", Сингх использовал свои непосредственные наблюдения, черпая более подробные объяснения из нескольких английских работ, к которым он обращался и которые цитировал. Таким образом, он смог объединить свои непосредственные и часто поэтические изображения главных храмов Пекина с доктринальными сводками, полученными в ходе последующего чтения, повторяя методы индийских исследователей Бирмы и особенно Японии. Это была эффективная стратегия, позволяющая преодолеть проблему устаревшей информации во многих предыдущих работах за счет сочетания собственных свидетельств очевидцев с данными об историческом и культурном фоне, взятыми из более ранних европейских текстов. Осмысливая все это для своих читателей, Сингх неоднократно сравнивал китайские обычаи с тем, что он считал сопоставимыми обычаями различных общин в Индии и Бирме. Взгляд на Китай через эту индийскую интерпретационную линзу позволил ему найти общий язык между мудрецом Шри Сукдевом и Лао-цзы, между индуистскими отшельниками и буддийскими ламасериями, хотя и с искажающей ценой перевода их в индийские концептуальные термины, такие как ахара и гурукул. Хотя это была семантическая проекция индийского "я", она позволила лучше понять китайского "другого".

Аналогичный подход был использован в другой книге на хинди, "Чин Дурпан" ("Зеркало Китая"), написанной Махендулалом Гаргом, современником Сингха, служившим в 7-м раджпутском полку. Зная, что буддизм зародился в Индии, Гарг объявил Китай "соседом, единоверцем и братом Арьяварты", используя древний санскритский термин для северной Индии, означающий "обитель благородных". Но он также высказал предположение, выходящее за рамки его непосредственного знания, утверждая, что впоследствии китайцы часто называют себя "индусами".

Поиск эквивалентных или понятных терминов означал, что, не имея возможности просто "сказать, что видел", даже авторы-очевидцы, такие как Гарг и Сингх, были вовлечены в сложную работу культурной интерпретации, особенно при написании, зачастую первых подробных книг о Китае на своих языках. Это происходило даже при переводе информации из европейских источников. В случае с версией Замана о Маттео Риччи это привело к тому, что он перевел на персидский непонятный латинский термин Sciequia как название буддизма. Сингх аналогичным образом включил английские термины или написания для обозначения китайских культурных традиций, хотя, к счастью, они были более понятны для многих его читателей. Англоязычные источники Сингха включали труды Роберта Харта из Императорской морской таможенной службы Китая и популярного писателя Невилла П. Эдвардса, а также книгу Лэндора о Боксерском восстании, которая также была переведена на персидский язык. Следовательно, Лэндор сформировал иранские представления о конфликте в большей степени, чем многоаспектный рассказ Сингха, который объединил его собственные наблюдения участников с большим количеством источников, доступных в Индии.

Подчиненные синографы: Индийские охранники следят за договорными портами Китая. Почтовая открытка, ок. 1900 г. Коллекция Нила Грина.

 

Поскольку опыт Сингха был структурирован в рамках военного конфликта, он не имел возможности напрямую общаться с образованными китайцами, которые могли бы стать альтернативными информаторами его британскому списку книг. Но для таких индийских новичков в Китае в любом случае оставалось препятствие в виде языка: даже если бы у Сингха было время выучить его, пиджин договорных портов был гораздо менее полезен в Пекине, особенно для сложных культурных исследований, которые он пытался провести. Хотя он и включил в свою книгу на хинди небольшой раздел о языке, это был лишь краткий набросок, занимающий не более страницы, который опирался на более тесное взаимодействие миссионеров с китайцами. Как он скромно заключил: "Что еще может написать неизвестный солдат в отношении слов и языка?"

И все же, как это ни странно, Боксерское восстание привело к появлению чрезвычайно редкого индийского руководства по разговорному китайскому языку. Опубликованный в том же году, что и "Чин Ме Тера Мас" Сингха, он был написан ассистентом военного госпиталя по имени Нараянапрасада Сукула. Под простым названием "Чини Зибан" ("Китайский язык") он состоял из чуть более сорока страниц слов и коротких фраз, переведенных на хинди и урду, а затем транслитерированных в соответствующие письмена. Книга открывалась небольшим предисловием, в котором Сукула объяснял, что составил свое введение в китайский язык потому, что ни на хинди, ни на урду не существовало другой подобной книги, и "потому что без языка человек подобен немому [gongi] и потому что без языка невозможна никакая деятельность". Он добавил, что поэтому выпустил свою книгу для своих индийских братьев в Китае. Хотя книга была напечатана в индийском городе Алигарх, ее цена на обложке была указана в центах - валюте, чеканившейся в Калькутте и использовавшейся в Гонконге и Шанхае, где находились крупнейшие индийские общины Китая.

Что касается лингвистического содержания, то первая половина брошюры Сукулы состояла из списков слов по довольно широкому кругу тем, которые после фундаментальных вопросов физического мира и чисел, через семью, тело и религию переходили к обучению в школе, играм, городу и хозяйству, покупкам, одежде, путешествиям, торговле, дикой природе, армии и политике. Хотя Сукула не давал никаких объяснений грамматики или китайской письменности, вторая половина его брошюры позволяла более сложное